Как с цепи сорвавшиеся немцы яростно поливали свинцом застывшие машины и всё, что рядом, сразу с нескольких точек. Еще один пулемет, крупнокалиберный, установленный на появившемся из-за домов бронеавтомобиле, долбил по какой-то неведомой танкистам цели, немного в стороне, вторя "коллегам" свирепым рычанием. А чуть погодя в какофонию боя вклинились минометы, гулко захлопав, пристреливаясь, подбираясь дымками разрывов к укрывшимся за броней бойцам.

— Плотно же они за нас взялись, гады, — Постников, слегка отодвинув сержанта, быстро выглянул из-за катков, но тут же отдернулся, чертыхаясь, сплёвывая тягучей слюной. — Еще минуту-другую здесь просидим и всё. Алес капут.

— Товарищ старший политрук, нам бы это. К гряде отойти, — более-менее отдышавшись, скороговоркой выпалил Винарский. — Овражек там есть. Отстреляемся. Наши как подойдут…

Однако комиссар, не дослушав сержанта, неожиданно закашлялся, засипел хриплым и каким-то лающим смехом. Обидным и в то же время горьким.

— А нету. Нету у нас патронов, сержант. Кончились. Еще раньше, чем танк твой, кончились.

— Но…

— Что но? Не видишь, сержант, отвоевались мы. Всё. Конец. Без танка позицию не удержим.

— Но ведь еще должны подойти, — судорожно пробормотал Евгений, кажется, уже понимая, что это и впрямь всё. Уже понимая, но еще не веря.

— Кто? Кто подойти должен? — устало спросил Постников.

— Наши… вторая рота, — сержант говорил всё тише и тише, почти умоляюще, чувствуя, как уходит земля из-под ног. Выскальзывает из рук соломинка. Рушится мир. Исчезает надежда. — Они же это… резерв. Должны подойти. Должны.

Комиссар в ответ лишь угрюмо вздохнул, не глядя на Винарского. Однако секунд через пять всё же не выдержал и пояснил. Сухим безжизненным голосом:

— Вторая рота вышла из боя. Три часа назад. Без танков. Мы, мы были последним резервом. А то, что вам по радио передали… всё это… обычная липа.

— То есть, помощи не будет, — обреченно подытожил Евгений, уронив голову на скрещенные перед собой руки.

— Не будет, — подтвердил Постников. — Я это и мехводу твоему объяснял. А он всё одно, бубнит и бубнит, что держаться надо. Мол, командир приказал, и точка. Так что сейчас, сержант, нам не к гряде, а в тыл выходить надо. К своим. Приказ мы выполнили, час отстояли.

После этих слов сержант неожиданно встрепенулся и посмотрел напряженным взглядом на старшего по званию:

— Но… может, всё-таки попробуем, товарищ старший политрук. Попробуем еще продержаться? Вдруг есть еще силы, просто мы не знаем? Ведь не бывает так, чтобы совсем, совсем ничего не осталось. Давайте попробуем. Тут ведь много и не надо. Совсем ведь чуть-чуть осталось. А мы… мы удержимся, мы сможем… И патроны, вот же они — от моего "Дегтяря". Еще осталось маленько.

Два утолщенных блина легли на траву перед Постниковым.

Комиссар ненадолго задумался, глядя на командира легкого танка, а затем…

Евгений не мог видеть в потемках глаз политрука, но чувствовал этот взгляд, тяжелый, пронизывающий душу, нахмуренные брови, губы, плотно сжатые в суровую нитку, желваки, перекатывающиеся на скулах. Чувствовал и ждал. Ждал ответа, решения. Ждал, надеясь. И веря. Теперь веря.

— Хорошо! — произнес, наконец, Постников. Спокойно, словно бы и не замечая посвиста пуль над головой и рвущихся невдалеке мин. Словно бы решив для себя что-то важное, понятное лишь ему. — Сделаем, как ты сказал, — и, вздохнув, продолжил. — Только никуда я отсюда отходить не стану. Там в воронке башнер мой. Петруха. Контузило его сильно. Им сейчас твой мехвод занимается. В общем, бери их обоих и в тыл…

— Что значит в тыл!? — не на шутку возмутился Евгений. — Я с вами, товари…

— В тыл, я сказал, — резко оборвал комиссар танкиста, однако потом добавил чуть мягче. — Должен же, б…, хоть кто-то в живых остаться. И доложить обо всём, что здесь и как. И потом, оружие у тебя есть, сержант? Нет. Вот и нечего тебе тут делать. Понятно?

— Я у вас вторым номером буду, — упрямо набычился Винарский, показывая на прислоненный к гусенице ДТ, снятый с тридцатьчетверки.

— Что, вместо сошек спину подставишь? — усмехнулся Постников. — Два диска всего, и набивать их не надо — лишних патронов всё равно нет. Так что нечего дуться, сержант. Ты молодой, еще повоюешь. Получишь машину новую и повоюешь. Всё, выполняй приказ… Женя.

Сказав это, комиссар отвернулся и, подхватив пулемет, двинулся к корме танка выбирать удобную позицию для боя. Своего последнего боя. А сержант… сержант только и смог, что сжать кулаки и тоскливо посмотреть вслед старому политработнику. Старому, двадцати восьми лет отроду.

— Жалко, — грустно и как-то невпопад произнес Макарыч, глядя на командира.

— Что жалко? — не сразу въехал сержант.

— Да Васька Баландин. Мехводом у комиссара был. Я у него третьего дня ключ с эксцентриком одолжил. А теперь, вишь… не отдам уже.

Барабаш повернулся к сидящему на дне воронки, раскачивающемуся из стороны в сторону парню, с усилием оторвал руки контуженного от ушей и, ухватив подмышки, потянул наверх, приговаривая вполголоса:

— Давай, Петро, давай. Ногами, ногами двигай. Потихоньку.

— Башнер? — спросил Винарский, свешиваясь с края, помогая мехводу вытащить из ямины оглохшего и мало что соображающего бойца.

— Он самый, — подтвердил Макарыч, уже выбравшись из воронки, шумно сопя. — А Ваську и радиста… вот черт, не помню даже, как звали его. Их это, одним снарядом. Такие дела, командир, — затем еще раз вздохнул, повторяя. — Да, такие дела.

— Понятно, — протянул сержант ничего не выражающим, лишенным всяких эмоций голосом. Видимо, просто чтоб не молчать. На душе было не то чтобы горестно или, скажем, тоскливо. Нет, внутри у танкиста словно кто-то вывернул из патрона давно перегоревшую лампочку. Вывернул и выбросил. С хлопком разбив о мостовую хрупкую стеклянную колбу. Да так, что стало на всё наплевать. И на звуки боя за спиной, и на бормотание чем-то озабоченного мехвода, и на предстоящий путь в тыл, да и на себя, в общем-то, тоже. Только сейчас Евгений понял, зачем политрук отдал такой приказ, ссылаясь на его же, сержанта, предложение. Уходить вроде бы как с донесением, прикрываясь отсутствием оружия у бойцов. Отдал приказ, а сам остался. Скорее всего, просто не видя для себя возможности уйти. Для себя лично. Чтобы не смотреть потом в глаза выживших в этой мясорубке. И чтобы не стать таким же, как они. Выжившими и побежденными.

"Нет, неправда", — неожиданно зло подумал Винарский. — "Не побежденными. Просто отступившими. На время".

Подумал так и… вернулся. Вернулся в реальность. В себя.

— Всё, Макарыч. Хорош лясы точить. Времени нет. Приказано в тыл отходить.

Реакция мехвода оказалась вполне предсказуемой:

— Что!? Какой, на хрен, тыл!? Командир, ты чего, белены объелся!?

— Постников приказал, — тихо ответил сержант, опустив голову, пальцами касаясь ремня, и… вдруг осексшись на полуслове. Судорожно нащупывая застежку, вынимая из кобуры вороненый наган, улыбаясь чему-то далекому, виденному когда-то… во сне. — А знаешь, Сима, пожалуй, ты прав. На хрен тыл. Мы еще тут повоюем.

— Другое дело, — оскалил зубы Макарыч, закидывая за спину "пустой" автомат и, словно жонглер, поигрывая выуженными непонятно откуда гранатами. Тремя сразу. — У меня ведь тоже… осталось кой-чо в загашнике. Так что не сс… э-э, не дрейфь, командир. Вломим мы еще фрицам на посошок.

— Вломим, Сима! Еще как вломим… Бляха-муха!

Ночной бой — штука сложная. Даже для армий начала третьего тысячелетия, обученных сражаться в условиях недостаточной видимости и оснащенных подходящими для этой цели приборами. Даже для спецназа подобный бой не всегда предсказуем. Про сороковые же годы века двадцатого и говорить нечего. Нужные приборы отсутствуют как класс, а обучение ведется, мягко говоря, постольку-поскольку.

Но, тем не менее, воевали ведь и тогда. И частенько неплохо. С вполне приемлемым результатом.